Генри Олди - Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Этих не переупрямишь, понял мальчик, взбираясь на тирренца. Но когда Кефал, углубившись в мокрый подлесок, вдруг замер и вскинул руку, Амфитрион сполз с Тритоновой спины. Отобрал у тирренца свой дротик, встал рядом. Загонщики толпились позади, бормоча молитвы.
— Не стойте столбами. Идите сюда…
Это был голос дедушки!
Спеша к деду, мальчик не заметил, что осторожный Кефал отстал.
— Дедушка! — шепот внука обжег ухо Персея. — Тебя отравить хотят!
— Знаю, — кивнул Персей, мрачный как ночь.
— Меламп с ванактом! Это заговор! Мы с Кефалом сбежали…
— Вижу.
У мальчика отлегло от сердца. Привычная дедова краткость значила, что бегство из Аргоса было не напрасным. Откуда дед знает? Ну конечно, Эхион рассказал! Где спарт? Мальчик огляделся. И увидел грот, до половины заваленный камнями. На траве темнели бурые пятна. Меж камнями торчала грязная ступня; к ней прилипла метелка розмарина.
— Вакханки?! — выдохнул Кефал. — Это вакханки их?
— Да, — кивнул Персей.
Словно ворон каркнул. Лицо — мрамор. Пламя из-под бровей. Ярость Зевсовой молнии. Впору бежать, не чуя под собой ног. Руки Убийца Горгоны сцепил за спиной — намертво. Боялся, что руки не выдержат. Начнут мстить, не разбирая правых и виноватых.
— Они все погибли?
— Все. Я опоздал.
Персей по обыкновению смотрел не в глаза Кефалу, а выше и правее. Юноше до озноба, до судорог в мышцах хотелось оглянуться. Казалось, там, за плечом, притаился неведомый враг.
— Эхион?
— Да. Они в гроте.
— Папаша?
Тритон протопал к гроту. Раз за разом младший тирренец повторял: «Папаша?» — будто надеялся, что кормчий откликнется. В его голосе слышался мяв львят, забившихся в самый темный угол пещеры. Не дождавшись ответа, Тритон заглянул внутрь. Долго стоял; молчал, горбился. Потом отыскал поблизости здоровенный обломок базальта, крякнув, поднял — и потащил к гробнице, где лежал его неудачливый папаша.
Аргивяне кинулись помогать.
Мальчик смотрел, не вмешиваясь. Сегодня он близко сошелся с Керами, дочерьми Ночи и Мрака — богинями насильственной смерти. Нет, Амфитрион видел, как режут свиней и овец, как потрошат еще живую рыбу… Ребенка, убитого Киниской? Нет, толком не видел. Не разглядел из-за ворот. Между рыбьей требухой и босой ступней, торчащей из грота, лежала пропасть. Ее одолевают одним прыжком или расшибаются вдребезги. Плоть от плоти многих воинственных предков, мальчик не боялся. Его отец, хромой Алкей, никого не убивал. Но оба деда, Персей и Пелопс, ходили по колено в крови. Прадеды, Зевс и Тантал, не гнушались убийством близких родичей. Да что там — прадедушка Зевс треснул прадедушку Тантала молнией, еще и гору взгромоздил на покойника…
— О чем думаешь? — спросил дед.
— Я убью Косматого, — ответил внук.
— Нет.
— Скажешь, мне рано? Когда ты убил первого?
— В твоем возрасте. Но я — не ты.
— Ты — сын Златого Дождя, а я — сын хромого Алкея?
— Косматого убью я. Ищи себе другие жертвы, львенок.
Кефал тоже помогал. Но, отыскивая подходящие камни, он многое примечал. Пятна крови, изломы веток, проплешины на траве. Следы от тел — там, где Персей волок мертвецов к гроту. Но след, ведущий на прогалину, был лишь один. След загонщиков, которых здесь настигла смерть. Не могли же вакханки упасть с неба, подобно гарпиям? А потом улететь? Или он, Кефал, стал слеп к охотничьей правде?
Сердце подсказывало юноше: ответа лучше не знать.
Когда последний камень лег на свое место, издалека, искаженный эхом, долетел шум. Вопли, треск колотушек; грохот и звон тимпанов. Мгновение Персей прислушивался.
— Туда.
Он махнул рукой, указывая направление.
— За мной.
ПАРАБАСА. Я БУДУ ТВОИМ КЛЫКОМ
(три года назад)
— Как тебя зовут?
— Эхион.
— Эхион, сын?..
— Просто Эхион. Я — спарт.
Персей без стеснения разглядывал гостя. Так выбирают оружие — проверяя заточку, взвешивая на руке. Шел дождь, струи хлестали бритую наголо макушку Персея. Накинуть хламиду или покрыть голову шляпой он и не подумал. Оба мужчины стояли на галерее тиринфской стены — мокрые до нитки, словно это что-то значило.
Вдали колыхался залив — сизый, холодный.
— Откуда ты?
— Из Фив.
— Зачем пришел ко мне?
— Драться с Косматым. Не притворяйся, будто не знаешь, кто я.
— Ты не боишься дерзить мне?
— А что ты мне сделаешь? Ударишь мечом? Сбросишь вниз?
— Тебе не страшно умереть?
— Я уже умирал — дважды.
— Первый раз — это когда Кадм убил дракона?
— Да.
— А второй раз?
— Когда моя жена убила нашего сына. Однажды клык стал человеком. Теперь человек вновь стал клыком. Я готов грызть. Но я не готов подбирать слова, угождая тебе.
Эхион шагнул ближе:
— Зачем ты бреешь голову, Персей? Вызов общепринятому, да?
— Я рано облысел. Эти кустики за ушами… Так лучше.
— А я думал — вызов.
— Это потому, что ты клык. Я удивлен, что у тебя вообще растут волосы.
Налетел ветер с моря. Дождь шарахнулся прочь, запрыгал по ступеням лестницы, ведущей к роднику. Самые робкие из капель забились в трещины циклопических камней цитадели. Они собирались жить вечно — до первых лучей солнца.
— Ты знаешь, что басилей Кадм сбежал из Фив? — спросил спарт.
— Давно?
— Не очень. Едва Косматый со своими бешеными девками высадился на Истме[67]… Представляешь? — хохот Эхиона был подобен хрипу умирающего. — Кадм Убийца Дракона! Кадм, внук Посейдона! И бежит, как трусливая старуха! Внук возвращается из странствий, а дед удирает, поджав хвост… Тебе не смешно?
— Нет, — Персей подставил дождю лицо. — Мой дед тоже сбежал из Аргоса, когда я вернулся. Во всяком случае, объявил, что бежит. Ты уверен, что Кадм не прячется где-то в Фивах?
— Уверен. Его с женой видели у эхеллейцев. Полагаешь, Косматый тоже убил бы любимого деда? Насчет этого никаких пророчеств не было. Хотя, после той травли, что Кадм устроил своей беременной дочери…
Спарт осекся.
— Извини, — помолчав, сказал он. — Я предупреждал, что не умею подбирать слова.
Сын Зевса пожал плечами:
— Если я захочу убить тебя, это произойдет не из-за лишнего слова.
— Сумеешь?
Выше Персея на голову, шире в плечах, созданный разрушать, рожденный из борозды с копьем в руках — Эхион Безотцовщина оглядел собеседника, как раньше Персей разглядывал его самого, и честно признал:
— О да, Истребитель. Конечно, сумеешь.
— Я был на Истме, — вода текла по лицу Персея, превращая его в зыбкую маску, — когда там высадился Косматый. Я сбросил его менад в море. Они умирали, смеясь. Дрянное дело — резать смеющихся женщин. Я и не знал, насколько дрянное… Ничего, привык. Это еще один мой счет Косматому. А теперь скажи, что я начал свой путь с отрезанной женской головы, и я прикончу тебя.
— С ним были амазонки? — спросил Эхион.
— Были, но мало. В основном, Косматого ждали на берегу. Аргивянки, коринфянки… Даже афинянки. Его безумное войско. Ветеранов легче убивать, чем их. Для них нет боли, нет страха… Эвоэ, Вакх! — и рвут тебя на части. Я надеялся, что найду его. Нет, он ушел. Теперь его войско — матери и сестры в любом городе. Думаешь, я прощу ему такую войну?
— А ты способен прощать?
— Не знаю. Не пробовал.
— Может, ты знаешь, куда ходил Косматый?
«Завтра я ухожу на восток, брат мой, — вспомнил Персей слова Косматого, произнесенные тогда, когда Косматый был похож на девушку, а не на дикого лесоруба. — Ты принес голову Медузы, я иду за головой Реи, Матери Богов…»
— Не больше твоего, спарт. Слухи, сплетни.
— Это не сплетни. Это песня безумного рапсода. Он был везде, и всюду побеждал. Орды менад с тирсами. Полчища фаросских амазонок. Буйные оравы сатиров. За южными морями, в дельте Нейлоса, он дал бой местным титанам. В Сирии содрал кожу с ванакта Дамаска[68]. За краем Ойкумены он играл на свирели, и толпы юных пастушек плясали для него. Мосты из плюща и лозы, пантера под седлом. Кровавое поле на Самосе, где он истребил восставших против него амазонок. Покоритель стран, основатель городов… Слоны, наконец! Представляешь? — он вел на нас слонов…
— На Истме слонов не было.
— Ясное дело! Слоны передохли по пути…
— Разумно, — согласился Персей. — И ничего нельзя проверить. Слоны сдохли. Амазонки погибли. Мосты смыло в сезон дождей. Страны и города — в несусветной дали. Титаны из дельты Нейлоса? Эти тоже не станут свидетельствовать. Косматый — достойный брат Аты[69]. Лжет и не краснеет.
— Лжет? О нет, он просто готовит себе прошлое…
Оба мужчины повернулись к лестнице. На верхней ступеньке стояла жена Персея — Андромеда. Высокая, стройная, она несла бремя возраста легко и с достоинством. Ее шагов никто не услышал, словно Андромеда пролилась на стену вместе с дождем. Спарта удивило, что женщина вмешивается в разговор. Но в присутствии мужа он не рискнул выказывать свое недовольство.
